Изра КРИВОРУЧКО 

(Омск)

 Пару  слов  за  Одессу 

Рассказ

– Вот, привел,– обратился сержант к полковнику милиции, развалившемуся в кресле. – Снимал очередя и порт.

– Вот из таких получаются Пеньковские – резюмировал полковник, обращаясь к своему коллеге. – Сначала снимают очередя и публикуют в их прессе, а потом примеряют на себя американский мундир. Родину продают. Паспорт есть? Нет? В политотдел его, – лениво сказал полковник.

Так  начался  мой первый день отпуска. Было шесть часов утра, Одесса еще спала и только у магазинов толпились не по-одесски  молчаливые очереди.

–Снимал очередя и порт, – представил меня все тот же сержант начальнику политотдела, – и паспорта нет.

– Вы откуда? – начался допрос. – Зачем снимали?

– Из Омска. Хотел познакомить своих друзей с Одессой.

– А что вы знаете за Одессу?

– Как что?– возмутился я, – я же ж урождённый одессит. В пятом поколении!

– Ничего вы за Одессу не знаете. Может, ваш  прапрадедушка лично вам рассказывал за Одессу?  Так я что-то в этом очень крупно сомневаюсь. Вам, извиняюсь, очень крупно повезло, что попали ко мне. Я читаю в «Знании» лекции за Одессу. Благодаря  своей должности я имею доступ к архиву. Сделаем так, – вынув из ящика две общих тетради, сказал полковник: – вы идете   домой, берете паспорт и, опять-таки, идете  к дежурному. Конспекты, – тут он потряс тетрадями, – будут у него. Отдадите паспорт – получите конспекты. Можете ими пользоваться, сколько вам заблагорассудится. А снимать больше на улицах не надо. Особенно, очередя. Вам очень крупно повезло – могли и клюв начистить. Чистили. Вы же знаете за одесситов, как они любят свой город.. Одно дело самим стоять в очередях – другое дело публиковать их снимки в загранице.

Так я познакомился с полковником милиции Жавериновым. Больше я с ним не встречался. К сожалению, я не делал выписки из его конспектов, но основное я запомнил.

Очевидцы говорят, что возникновению  Одессы предшествовал, примерно, такой разговор:

– Гришаня, – потягиваясь в постели, обратилась Екатерина Вторая то ли к Орлову, то ли к Потемкину, – закрой окно, обрыдла  эта мерзопакастная погода в нашей столице. И еще Ленэнерго не топит, посмотри радиаторы совсем как эад у мертвеца. И куда только начальство смотрит! Зело погано! Тепла желаем! Давай, мой ясный,  перенесем столицу куда-нибудь на Черное море. Представляешь: раннее утро, мы вдвоем на пляже, белоснежный песок, солнце, ласковое море, пара  горячих бубликов на завтрак и – Окно в Европу, через которое видны не болота и комары,  а пальмы,  финики,  баобабы и голубое безоблачное небо в сплошных альбатросах. Как ты думаешь, кого бы послать найти такое место? 

– Лександра свет Васильевича. Он через Альпы прошел, а море ему и вовсе по колено.

– Шурик, тут такое дело…– заменжевалась царица. – Столицу бы в тепло…

– Да, матушка! Я тоже подумываю, когда выйду на пенсию, построить небольшую дачку  на Черном море… Присмотрел я там развалины турецкой крепости Хаджибей. И место чудесное, и кирпича навалом. От крепости. Бухта там «на большой», золотой песок и почти нет населения. Там живут только Костя-рыбак и рыбачка Соня. Буду покупать у них  кефаль и контабандные турецкие папиросы. Фиг с ней, с дачей! Организуем там первопрестольную! Только, матушка, надо издать такой указ, чтоб тех беглых, которые достигнут того места, считать людьми вольными и чтоб возврата назад  им не было. И тогда заселят это место удалые, веселые и находчивые люди – разве другие в бега пустятся? И расцветет то место. А назовем его Одессой в честь вольнолюбивого греческого поселения Одиссос, которое существовало там тысячи две лет назад.

  А вскоре Екатерина умерла и перенос столицы не состоялся. Ведь у нас завсегда так: последующие правители забывают обещания и намерения своих предшественников.

Так появился на берегу Чёрного моря исконно русский город, который, как предсказывал Нострадамус, будет российским вплоть до прихода лысого царя. А Одесса начала заполняться разночинным людом. В нее начали стекаться жулики, крестьяне, воры,  убийцы, ремесленники, расстриги, маркитантки,  бандиты, шулера, врачи, писари, адвокаты, купцы, музыканты, спекулянты и т.д. и т.п – мужественные,  дерзкие люди, которые готовы были отчаянно рисковать, чтобы построить для себя новую, лучшую жизнь Всех этих людей  разных национальностей и конфессий объединяли удаль, вера в свободу и в собственные силы.

 Так на берегу самого  синего в мире Черного моря,  возникла новая национальность – одесситы. Со временем в кровь одесситов влилась кровь обитателей средиземноморья, Западной Европы и солдат девятнадцати интернациональных оккупационных армий, прошедших через Одессу. Но это была не смесь кровей –  сплав. И на основе этого сплава сформировался особый народ, давший миру –да, да, миру! – выдающихся людей: бандитов и музыкантов, поэтов и ученых,  актеров и писателей. И все они были личностями! И если Одесса говорила про кого-нибудь  «Да!», так это было-таки – «Да!», а «Нет» – было равносильно смертному приговору в творчестве. И даже неодесситы, хотя бы временно проживавшие в этом городе, становились знаменитостями. Так, дюк де Ришелье, изгнанный из Франции, побывав градоначальником Одессы, по возвращению во Францию, стал министром. Первое революционное движение – Одесса, броненосец  «Потемкин»,– Одесса,  первый Город Герой –  Одесса. И только потом все остальные, а некоторые даже, через двадцать лет.

Будучи юношей, я любил, скинув верхнюю одежду и стянув ее в узел брючным ремнем, бродить вдоль берега моря от Ланжерона до дачи Ковалевского. Берег был пустынным почти на всем своем протяжении, даже несколько диковатым. И именно поэтому я любил эти путешествия. Эти же места любил и Паустовский. Теперь, в Омске я перечитываю его книги, и в моей памяти возникают знакомые романтические места. Последний раз я  был в Одессе лет двадцать пять тому назад. Она стала мне малоузнаваемой. Исчезли друзья юности. Кто куда… К берегу моря, почти на всем его протяжении, невозможно добраться – весь берег огорожен заборами за которыми находятся ведомственные дачи и дома отдыха со всех регионов Союза. Все заасфальтированно и засажено цветами. Может, это и хорошо… Но что–то прекрасное утеряно. Я описываю  свой родной город таким, каким я его запомнил с юности. И на всю жизнь.

В поисках интересной работы я уехал в Омск, где я нашёл своих прежних друзей – однокашников  и приобрёл новых друзей. Моя работа дала мне возможность объездить всю страну от Риги до Владивостока, от Североморска до Ашхабада. Я узнал, что на свете есть не только Одесса, но еще много прекрасных городов и поселений,  а главное  – людей. Прекрасных людей. И, как правило, среди них есть вкрапления одесситов. Как приятны бывают такие встречи!

 У меня есть замечательная собака. Такса. Она поселилась в нашей семье, будучи в своем, собачьем, юношеском возрасте. Ей у нас очень хорошо. Но когда ей случается проходить мимо квартиры, в которой она появилась на свет, то она останавливается перед её дверью и долго с наслаждением вдыхает родной воздух – воздух её молодости, воздух  её  гнезда.

ЦЫГАНКА

Рассказ

                                   Памяти отца -Криворучко        

                                      Наума Яковлевича посвящается

       Вагон скрипел  всеми  деревянными частями.  Наум (Нюня, как его звали друзья и родные) сидел,  прислонившись  к окну, сквозь щели которого пробивался паровозный дым, и уныло  глядел  в проносящуюся мимо ночь.  Меланхолично пережевывая  холодную  котлету, непременный атрибут путешественников довоенного  времени,  он вспоминал события этого вечера.  Иногда на его  лице появлялась улыбка (сложная комбинация досады и восторга).

«Вот, бес»,– бормотал он, вспоминая, как  провожали его друзья  в  отпуск,  в  Одессу.  Сколько  было  на вокзале веселья,  шуток, сколько тостов было произнесено, сколько вина было выпито,  сколько  прозвучало пожеланий провести отпуск у Черного  моря!... И  вот  он,  наконец-то  едет. Только,  как выяснилось  через  несколько часов путешествия, следует он не в Одессу, а совсем в противоположную сторону – в Николаев.

«И надо  же было,– досадовал он,– попросить Гришку приобрести билет! Сэкономил, называется, время!...»

Гришка мог всё.  Он мог всё достать, убедить кого угодно,  в том,  в чем, в принципе, никого нельзя было убедить. В общем – парень  жох. Они дружили ещё с тех пор, когда работали  грузчиками в одесском порту. Теперь он, Наум, стал «шкрабом» – преподавателем  английского языка,  а Гришка (Григорий Петрович) – мастером на пивоваренном заводе.

Наум простить себе не мог,  что дал такого маху – после всего,  что случилось,  попросить Гришку о помощи.  И вот результат: Гришка  заботливо усадил его в  поезд, идущий в противоположном  направлении. А завтра всей компанией  они (вот, сволочи!)  будут  встречать  его  на  обратном  пути на  вокзале,  притворно удивляясь, почему он уехал в Николаев, а  не в  Одессу, как  предполагалось. Наум даже ясно представил недоумение,  написанное  на  Гришкином лице: как же, мол, это я так?  Ай-яй-яй!  «Каждая  старуха имеет свою прореху»,– будет повторять он, лукаво  улыбаясь, свою любимую поговорку. И все будут  ему, Науму, ехидно сочувствовать  и  просить  передать привет  маме, когда он, наконец,  доберется  до Одессы. Если, конечно, доберётся.

Но до предполагаемой  пламенной встречи на обратном пути  он  получил от Гришки ещё один «подарок».  В  Николаеве в купе, ворвался дежурный по станции с озабоченным лицом.

– А где здесь пацан? – осведомился он.

– Какой пацан?

– Вот, читайте,– протянул он Науму телеграмму.

 «Начальнику станции Николаев тчк Прошу отправить Одессу мальчика  Нюню  зпт ошибочно уехавшего Николаев тчк Начальник станции Голта тчк.»

– Произошла ошибка, – сказал  Наум, – никакого  мальчика здесь нет.

Отправка  Наума в Николаев была актом мести со стороны Гришки  за розыгрыш с телефоном. Эти  события  происходили на том отрезке времени, когда считалось, что семья живет не «хуже других», если её достоянием являются: патефон,  оранжевого шелка абажур с бахромой, калоши на каждого члена семьи и часы на  цепочке у её главы.  А у Григория и Наума были еще и телефоны – большие полированного дуба фигурные ящики с  никелированной «заводной» рукояткой сбоку.  Эти восхитительные сооружения были в то время семейной гордостью и, естественно, располагались на самом видном месте,  являясь  украшением  квартиры. Обладатели этих сокровищ были людьми хоть и грамотными, но  не  очень образованными, довольно смутно представляющими, что  «течёт»  по  проводам – ток,  звук или свет. (А ещё в то время, когда «жить стало лучше, жить стало  веселее», почти в каждой семье стоял наготове чемоданчик. С вещами. Наум, бывало, подходил к зеркалу  и, косясь  на  чемоданчик,  бормотал: «Типичный шпион,  морда прямо-таки  японская.  Ночью  придут, загребут!...» Но,  слава Богу,  так и не пришли).

А жизнь,  несмотря ни на что, продолжала идти своим чередом, со  своими горестями и,  конечно,  радостями. Наум был человеком  веселым,  общительным, гостеприимным как и его жена. И у них, как правило, в конце шестидневки собирались друзья – люди  тоже  молодые,  веселые,  охочие  до всяких шуток и розыгрышей.

В тот раз на вечеринке явно не  хватало  Гришки.  После полуночи  подвыпившие  гости  упросили  Наума пригласить его, Гришку,  который, по их расчетам, должен был уже вернуться со второй смены. Вероятнее всего, Гриша уже спал.

Так и оказалось. услышав недовольный сонный голос «Чего тебе?», Наум с тревогой в голосе выдохнул:  «Горят телефонные провода!»

– Что-что?

– Телефонные провода, говорю, горят! Вот что! Туши!

– А как?– всполошился Гришка.

–Обрывай провода!  Сунь телефон в ведро с водой! – поучал Наум под смех честной компании. Наутро монтер телефонной станции, побывавший у Гришки,  никак не мог понять, зачем надо было совать  телефон  в  воду, если провода уже были оборваны?..

– Вот так-то, возмезднулось,– вздохнул Наум, повторяя любимое Гришкино словечко.

На следующий день вся компания встречала поезд из Николаева, которым прибыл «заблудившийся мальчик».  После радостной  (нет,  очень радостной!) встречи,  получив основательное подкрепление  в виде котлет,  жареной курицы и доброй бутылки вина,  после тщательных расследований,  в какой город направляется поезд, Наум отбыл в Одессу...

После  войны остатки компании собрались в Одессе по случаю  какого-то юбилея. Весь вечер был наполнен воспоминаниями.  Вспомнили, конечно же, все розыгрыши, смешные случаи. Соответственно  было произнесено много  тостов  за  прошедшую молодость  и дружбу.  Помянули отсутствующих.  Расходились по домам, когда уже совсем стемнело., и только лампочки уличного освещения тускло мерцали сквозь шевелящуюся  листву каштанов. Компания,  разбившись на несколько групп,  медленно брела  по Пушкинской.  Наум с женой замыкали шествие, так как замешкались, закрывая квартиру.

– Миленький,  давай погадаю,– возникла перед Наумом цыганка.

– Так  я сам могу тебе погадать.  Позолоти ручку,– протянул Наум цыганке ладонь.

– Я  всё-всё  тебе  расскажу,– не унималась цыганка,– и про жену, и про дом. Задаром погадаю, золотой мой.

– Не женат я, и дома у меня нет...

– У,  четырёхглазый! – прошипела цыганка и  направилась прочь, покачивая бедрами.

– Эй,  красавица, поди сюда! – неожиданно позвал её Наум.– Держи рубль.

Опешившая  цыганка обернулась и протянула руку, дожидаясь Наума.

– С чего это ты такой добрый стал?

– Потому, что ты обозвала меня четырехглазым.  Детство вспомнил.  Вот тебе рубль, а там, впереди, видишь, между двумя женщинами идет Гришка, вот ты ему и погадай.

И Наум  вкратце рассказал биографию Григория, не преминув выдать  некоторые подробности его жизни и охарактеризовав его спутниц.

Подхватив многочисленные юбки, цыганка перебежала на противоположную сторону улицы и помчалась вперед.

Когда Наум с  женой нагнали Григория и его спутниц, цыганка  уже приставала к находящимся вблизи прохожим,  предлагая погадать. Обратилась и к ним.

– Гриш, позолоти ручку, я тебе все  расскажу: и за прошлое и за то, что будет. И про Любу тебе расскажу,– обернулась она к его жене.– А будет у вас дорога в Ленинград...

Вся компания остановилась. Ситуация могла быть интересной. Гриша безмолвно вынул рубль и протянул ладонь.

– Вот  ты думаешь,  что я ничего не знаю, что обманываю тебя,  золотой мой.  А я тебе все как есть расскажу. В апреле ты  демобилизовался. А то все в армии был.  Из тюрьмы прямо. Японский  шпион ты. Прямо в штрафной батальон, –  разматывала она нить гадания, засовывая очередной рубль за пазуху.

– А с Любой,  миленький  мой, ты познакомился в Кенигсберге.  В госпитале познакомился.  Позолоти ручку, брильянтовый. Я  тебе все  расскажу-поведаю,–  прятала  она  очередной рубль за пазуху.

Долго  она еще морочила голову Гришке, перемежая ей известное  с догадками,  требуя вознаграждения почти после каждой фразы.  Собравшиеся  вокруг любопытные прохожие – а кто в Одессе не любопытен? – с  интересом  наблюдали  происходящее, высказывая  предположения  о  природе  этого феномена,  в том числе и о возможностях гипноза.

Наконец, выдохнувшись  и решив,  что больше из Григория ничего не вытряхнуть, цыганка обратилась к Науму:

– Слышь, четырехглазый, дай трешку, а то открою твою страшную тайну! Давай, очкастый, не жалей!

– Ну  и ну!– опешил Наум,  но с тремя рублями расстался без пререканий.

Цыганка тут же начала гадать зевакам,  воспользовавшись такой  великолепной рекламой,  а компания  двинулась  дальше, горячо обсуждая случившееся.

Григорий молча шел рядом с Наумом,  погруженный  в  какие–то размышления.

– Нюня,  а ведь только ты знал о характере моего  ранения. Ну и фрукт же ты!– с оттенком восхищения сказал он.

И они, присоединившись к остальным, приняли  участие  в обсуждении необычайности происшедшего.